[Usobi]

Это было хорошо. Особенно последнее.
Люблю пиходел.

07.01.2014 в 23:55

Пишет  Midorima x Takao Team:

Midorima x Takao Team, Задание 5: 2 работы

Название: Найти друга за 60 секунд
Автор:  Midorima x Takao Team
Бета:  Midorima x Takao Team
Пейринг/Персонажи: Мидорима Шинтаро, Такао Кадзунари
Категория: джен
Задание: мистика/хоррор/психодел
Размер: 1277 слов
Жанр: мистика, флафф
Рейтинг: PG
Примечания/Предупреждения: преканон, АУ, Кутисакэ-онна — японская городская легенда

Такао уже большой. Уже четыре года он знает, откуда берутся дети. И откуда под елкой берутся подарки, он тоже знает достаточно давно.
Еще он знает, что если мама и папа закрывают дверь в свою комнату, а минут десять спустя он слышит громкое, на весь дом: «Казу-чан!», его ждет Серьезный Разговор.
Только сегодняшний разговор очень, очень странный. Совсем не про оценки в школе. И что-то подсказывает Такао, что даже не про разбитое на днях окно.
— Казу-чан, ты… — Мама запинается и смотрит на папу.
— Кадзунари, — говорит папа и смотрит на свои сцепленные руки.
Какое-то время все трое сосредоточенно молчат.
— Ты уже подружился с одноклассниками?
В голосе папы — непривычная забота.
— Не-а, — пожимает плечами Такао.
Ему нравится в средней школе. Нравятся большие светлые классы, нравятся учителя. Одноклассники, в общем-то, тоже ничего — особенно тот долговязый очкарик, который играет в баскетбол, — но с ним и заговорить-то непросто, не то что подружиться.
— Ты постарайся.
Такао чувствует, что мама волнуется. И ничего не может понять.
— Ладно, — говорит он.
Папа смотрит пристально, как будто пытается что-то решить. Или на что-то решиться.
— Ладно, чего парню мозги пудрить, — вдруг бросает он, встает, засовывает в карманы руки. — Большой, не испугается.
Мама вздыхает, но молчит.
— Кутисакэ-онна, — говорит папа. Такао моргает. — Знаешь, кто это?
Такао мотает головой.
— Есть такая легенда, — неожиданно перебивает папу мама. — У одной очень красивой женщины был очень ревнивый муж, и однажды он решил, что жена ему изменяет. Тогда он взял нож и разрезал ей рот, чтобы никто и никогда больше не посчитал ее красивой.
— Вау, — говорит Такао.
Папа хмурится.
— Это не все. Говорят, с тех пор эта женщина, закрыв лицо маской, ходит по городу и спрашивает у детей: «Я красивая?» Если ты ответишь ей «да», она снимет маску и спросит опять. И если ты снова согласишься, она достанет ножницы и разрежет тебе рот от уха до уха, а если скажешь «нет», порежет тебя на кусочки.
Папа замолкает и смотрит на Такао, словно ждет реакции.
— Классная легенда. — Такао хочется поскорее пойти на улицу, где его ждет рыжий шершавый мяч и кольцо, в которое никак не получается попасть. Но он знает — обязательно получится. — И что?
— Говорят, на юге города девочка еле убежала от женщины с таким вот шрамом на лице. — Папа проводит пальцем по лицу, рисуя улыбку. — Пока что это просто слухи. Но мы хотели попросить тебя, Казунари, не ходить из школы в одиночку.
Мама кивает.

***

Не ходить в одиночку — легко сказать! Можно, конечно, пристроиться к той компании, собравшейся вокруг Санады, но Санада шумный и не нравится Такао. К тому же, зачем дружить с шумным Санадой, если Такао и сам шумный?
Очкарик Мидорма со смешным именем Шинтаро — совсем другое дело. Только, кажется, чтобы с ним подружиться, придется сначала научиться играть в баскетбол.
Дорога из школы ведет вниз по склону. Такао спускается по ней и думает, что надо, наверное, быть еще дружелюбнее. Хотя куда уж больше?
Еще он невольно цепляется за лица прохожих — сейчас сезон гриппа, и многие ходят в масках. Это нервирует. Это мешает Такао придумать гениальный план по заведению друга сегодня же вечером, и приходится отложить операцию на завтра. Придумать какой-нибудь повод для разговора. Найти подходящий момент.
Только, кажется, друг Такао нужен уже сегодня.
Вот идет женщина. Не самая, на вкус Такао, красивая, но тоже в этой белой врачебной повязке. А что под ней? Воображение рисует рваные, гноящиеся шрамы; гигантские ножницы, заляпанные красным, в аккуратной сумке. Что там нужно ответить, чтобы сбить кутисакэ-онна с толку? Папа ведь все вчера рассказал. Спросить, красивый ли он сам? Сказать, что не знаешь? Такао на мгновение замирает у кромки тротуара, теребит завязки толстовки и с ужасом понимает, что он забыл.
Быстрее домой, быстрее. Такао переходит с шага на бег — бежать под горку легко, он разгоняется так, в ушах свистит ветер, — и с разбегу влетает в кого-то.
— Ай, — говорит кто-то. Такао поднимает взгляд на черный форменный пиджак, потом выше — и видит, что это Мидорима. И что он недоволен.
— Нужно смотреть, куда идешь, — сурово говорит он. Такао смешно ровно до тех пор, пока Мидорима не добавляет, слегка неуверенно: — Такао.
Вот уж чего Такао не ожидал.
— Ты что, меня помнишь?
— Тебя, пожалуй, не запомнишь, — ворчит Мидорима, стряхивая с формы какие-то соринки. Поправляет сумку на плече. — Буду признателен, если ты все-таки отпустишь мой рукав, я тороплюсь.
— А, — говорит Такао. — Да.
Он отступает в сторону, глупо моргая. Мидорима кивает и стремительно уходит, сворачивая на ближайшую улицу.
Как раз тогда, когда Такао понимает, что это он и был — тот самый подходящий момент.

***

Ни сегодня, ни на следующий день ничего не случается. Все женщины в масках, даже самые симпатичные — всего лишь люди, они кашляют, разговаривают по телефону, смотрят на часы и проходят, проходят мимо. Такао думает, что его родителям пора бы повзрослеть. Ведь даже он уже знает, что сказки — это сказки. А если и верит в них, то совсем чуть-чуть. Просто потому, что так интереснее.
Такао здоровается с Мидоримой, но тот ведет себя так, словно Такао — призрак. То есть, просто не обращает внимания.
Такао так обижается, что весь день едва может сосредоточиться на учебе. А после уроков, так и не придумав подходящего предлога («Я вчера в тебя врезался, помнишь» — не в счет), Такао уныло тащится домой и только оказавшись на незнакомой развилке, понимает, что пришел куда-то совсем не туда. Приходится повернуть обратно.
Солнце припекает, в толстовке становится жарко. Такао стягивает ее через голову и, чтобы не освободить руки, завязывает на талии рукава.
Он остается в одной футболке, поэтому, когда видит женщину в застегнутом под горло пальто, очень удивляется. А когда она подходит достаточно близко и Такао замечает повязку на лице, на него тут же наваливается липкий, панический страх.
Женщина идет неторопливо. Такао мог бы убежать уже сотню, тысячу раз, но не может сделать ни шагу. Мысли в голове вязкие, словно болото; только что было жарко, но теперь Такао сжимает руку в кулак и чувствует — ледяная.
— Здравствуй, мальчик.
Что? Такао непонимающе моргает: он ожидал услышать совсем другие слова. Замеревшее было сердце оттаивает, делает на пробу удар, когда женщина заговаривает снова:
— Я красивая?
Все.
Такао думает, что это конец. Он бы и рад сказать одну из спасительных фраз, но, кажется, разучился произносить звуки.
— Красивая, красивая, — раздается вдруг над ухом. Женщина морщится, хмурится, качает головой, шагает назад и спотыкается, будто пьяная.
— Такао?
Такао чувствует, что его трясут за плечо.
— Да что с тобой? Испугался?
Оцепенение проходит медленно. Такао глотает горячий воздух и давится им; пока он пытается откашляться, Мидорима хлопает ему по спине.
— Не бойся. Городская сумасшедшая, — говорит он и кивает на удаляющуюся фигуру. — Раньше ко мне приставала. Теперь вот — к тебе.
— Ты ее уже видел? — хрипло спрашивает Такао. Облегчение слишком сильное, он все еще не может прийти в себя.
Мидорима кивает.
— Надоела. С тренировки иду — встречаю, по дороге в библиотеку — опять она. И все время этот вопрос.
— Красивая ли она?
— Ну да.
Мидорима смотрит, как Такао натягивает толстовку обратно. Согреться все никак не получается.
— И как ты уходил?
— В смысле? — Мидорима хмурится. Да он же ничего не знает, доходит до Такао наконец. — Я торопился, мне некогда. Что-то отвечал, наверное. И уходил.
С минуту оба молчат. Такао вдруг думает, что это, кажется, еще один подходящий момент. И что сегодня он его не упустит.
— Ты живешь где-то здесь? — спрашивает Мидорима.
Такао качает головой.
— Просто свернул не туда.
Что бы такое сказать, вертится в голове. Как бы так… И его осеняет.
— А знаешь, у нее, говорят, с собой нож. Девочку однажды чуть ли не до смерти им испугала.
— Я не знал.
Мидорима удивлен и — Такао слышит по голосу — немного испуган.
— Теперь знаешь. Тебе очень везло. Родители говорят, в одиночку сейчас ходить опасно. — Такао смотрит, как Мидорима неуверенно пожимает плечами, и в одну секунду окончательно решается. — Так что, я думаю, раз ты ей так понравился, придется за тобой присмотреть. — И до того, как Мидорима успевает что-то возразить, Такао раскрывает последнюю карту: — Кстати, в баскетбольный клуб я тоже записался. Ты же не против… Шин-чан?

Название: Мухи в янтаре
Автор:  Midorima x Takao Team
Бета:  Midorima x Takao Team
Пейринг/Персонажи: Мидорима Шинтаро/Такао Кадзунари
Категория: слэш
Задание: мистика/хоррор/психодел
Размер: 1211 слов
Жанр: психодел
Рейтинг: PG-13
Примечания/Предупреждения: плесень, ER, постканон

Волна упорно не ловилась, Такао еще немного подкрутил колесико настройки, и сквозь помехи наконец прорезался голос, как луч маяка сквозь туман: «…циклон над Токио. Ливневые дожди будут идти еще неделю. Температура сегодня +15, осадки… Снаружи ливень, так что, дорогие радиослушатели, рекомендуем вам оставаться дома, поближе к котацу».
Сквозь плотно задернутые синие шторы пробивался шелест воды, успокаивающий и безжизненный.
Голос у Мидоримы был такой же тусклый, а щеки бледные, как страницы в полумраке.
– Извини, что так долго. Просто этот реферат сдавать уже послезавтра.
– Да ничего, – махнул рукой Такао, – забыли. Чай еще не остыл. А по какой теме-то хоть?
– Фоссилии, – ответил Мидорима, и, встретив непонимающий взгляд, пояснил: – Окаменелости.
– Камни, которые выносит прибой? С отпечатками ракушек?
– Не только, – сказал Мидорима и присел. Отхлебнул чай. – Зеленый с рисом? Спасибо. Представляешь, они все относятся к ранним геологическим эпохам. Невероятная древность. Ничего подобного уже давным-давно нет на земле, а эти отпечатки сохранились. По-моему, это прекрасно.
Такао почему-то представил себе скелет матери, прижавшей к себе ребенка, который сохранился в вулканическом помпейском пепле; кости, лежащие в глубине болот; муху, пойманную в янтарь.
Пожалуй, он не хотел знать ничего о фоссилиях и совершенно точно не находил их прекрасными.
– Еще чаю? – с улыбкой предложил он.

В детстве Такао обожал рисовать пастелью, выбирая в основном оттенки синего и серого. Он рисовал горы и морские берега, далекие острова, штормовые волны, закат над замком – никогда не выбирая объектом то, что он видел на самом деле; зачем рисовать то, что ты видишь постоянно, когда можно изобразить чистую выдумку. Он всегда любил додумывать что-то в реальности – будто бы за водостоком живет дух мертвой старушки, а яблоня за углом любит, когда ее гладят по ветвям. И сейчас, поднимаясь по скрипящим ступеням, Такао думал, что в этом доме вполне могла бы жить парочка привидений, он достаточно стар для этого. Но никаких привидений не было, дом оставался странно молчалив и пуст, несмотря на все попытки Мидоримы и Такао оживить его.
Дом достался Мидориме по наследству от прабабушки; семья не ожидала, у отца пропал голос после того, как вскрыли завещание. Мидорима прабабку очень любил, рассказывал, как в детстве она показывала ему альбомы разных музеев мира и учила играть на скрипке, огорчилась, когда тот в музыкальной школе выбрал фортепиано. В этом доме прабабушка не жила уже давно, переехала к семье, сказала, что к старости нахлынуло желание жить поближе к своим внукам и правнуку, всем вместе, кланом; никто не возразил, и за несколько лет в дальней спальне их дома она угасла, как свеча.

Мидорима сидел в кресле, обитом голубым плюшем, на коленях – ноутбук. Очки смешно сползли на кончик носа, взгляд в мерцании ноутбука, за бликующими стеклами – рассеянный, задумчивый, куда-то вдаль, намного дальше, чем экран или вообще эта комната. В ногах его свернулся кот – тоже прабабкино наследство, рыжий, с вечно стоящей дыбом шерстью, разноцветными глазами, премерзким характером и отвратительной манерой орать по ночам, он казался удивительно уместным здесь, в этом доме. Правда, кот этот почему-то с самого начала невзлюбил Такао, шипел на него и царапался, стоило протянуть руку, зато с Мидоримой ладил, возможно, сказывалось их давнее знакомство. Такао подошел, поставил на подлокотник чашечку кофе, осторожно пихнул Мидориму в плечо, чтобы тот обратил внимание, не сбил ненароком чашку и не ошпарил себе колени, и после этого спокойно устроился за стационарным компьютером в дальнем конце комнаты. Такао нравилось заботиться о Мидориме, вот так, почти украдкой, пока тот занят учебой или работой, и он знал, что Мидориме это нравится тоже; они менялись обязанностями по дому так же легко, как ролями в постели – важно было не то, кто главнее, а то, кто сегодня больше устал, или у кого больше дел и свободного времени сегодня.
Такао пробежался пальцами по клавишам – на экране Саб-Зиро заморозил очередного противника, – и вспомнил, что забыл помыть посуду после чаепития. Мысленно представил себе гнусавую отповедь Мидоримы – «Играешь в компьютерные игры? Скучно? Займись делом, помой посуду, скучно быть перестанет» – и рассмеялся, вставая из-за компьютерного стола.
Мидорима проводил его взглядом и снова вернулся к своему реферату.

Такао отвернул кран, но вода полилась не сразу, сперва смеситель долго бормотал, как безумный старикашка, а когда вода потекла, то оказалось, что она какого-то рыжеватого цвета, словно ржавая, и на ощупь липкая, как бензин или растопленный жир. Такао кое-как вымыл чашки, тщательно вытер их потрепанным вафельным полотенцем и пошел смывать с рук эту мерзкую субстанцию. В ванной вода оказалась чище, Такао умылся – посмотрел в зеркало, заметил, насколько бледная у него кожа, – и решил заодно принять душ, раз сегодня забыл это сделать раньше.
Под душем он задумался и не заметил, как ошпарился, отскочил, шланг выскользнул из рук и упал в ванну, Такао тронул пальцем струи – чистый кипяток, как не получилось заметить раньше, но – посмотрел в зеркало, теперь щеки раскраснелись, хоть на живого человека стал похож. Такао выключил воду, хотел выйти из ванны, но нога за что-то зацепилась, он наклонился и увидел, что из сточного отверстия вытянулась – выросла – длинная темная водоросль, обвила его стопу, запуталась в пальцах. Такао дернул пару раз, не получилось, осторожно выпутал ногу, спустился на коврик, тщательно вытерся и оделся – линялые джинсы, майка со смайликом-символом группы «Nirvana».
Он промочил ноги, когда вышел в коридор, огляделся – всюду вода, холодная и липкая, по щиколотку. Достал тряпку – вдруг получится вытереть хоть часть, кое-как вытер коридор, но заметил, что вода и на кухне, и в гостиной, разозлился, пошел смотреть, откуда течет, вдруг прорвало трубу; у подножья лестницы его схватил за плечо Мидорима.
– Что это такое?
– А, – Такао задумчиво почесал нос, – сам не знаю, как раз посмотреть хотел. Может, с трубой беда.
«А может, – вдруг подумалось ему, – это просто ливень проломил наконец окно, и теперь нас зальет, мы утонем вместе со всем Токио».
– Библейский потоп, – улыбнулся Мидорима, – в отдельно взятом старом доме.
– Если в доме, то тут уже скорее какой-то Маркес.
Мидорима подошел ближе, Такао запустил ему пальцы в волосы.
– Устал учиться?
Мидорима вместо ответа наклонился и поцеловал его, вдумчиво, медленно.

Чуть позже, впиваясь ногтями в плечи Мидоримы, Такао отстраненно успел удивиться, почему под его пальцами на белой коже расцветают ало-фиолетовые пятна, похожие на ссадины; Мидорима прихватил губами мочку уха, и его губы были холодными и жесткими, как и руки, и спина его тоже была холодная, в испарине, он весь был словно кусок льда, и капля пота, скользнувшая по виску – Такао стер ее губами – была ледяная.
Мидорима провел пальцем вдоль его позвоночника, прижал к себе, поцеловал то место, где шея переходит в плечо, и Такао перестал думать.

Еще чуть позже они снова спустились вниз, к кухне, чтобы заварить чая. Такао огляделся и увидел то, что не хотел замечать уже давно – отсыревшие обои, в коридоре кое-где отвалилась штукатурка, обнажая кирпичную кладку, под ногами, в воде – почти вся она куда-то исчезла, оставив после себя только лужи на паркете – плавали белые лепестки известки, лампочка поморгала и выключилась.
Такао подошел к столу, взял в руки щербатый заварочный чайник, поболтал, приподнял крышку. В чае плавала плесень.
Всюду чувствовался сладковатый запах гнили.
Занавески свисали обветшалыми полосами, но все еще надежно скрывали кухню от дневного света.
Дождь снаружи шелестел тихо, едва слышно.
– Слушай, – осторожно спросил Такао, касаясь плеча Мидоримы, – что мы делали вчера?
– Что мы вчера делали? – уточнил тот чуть механическим голосом. У ног его мелькнуло рыжее пятно – кот был тут как тут, и вот с ним все было в порядке. Он мяукнул – громко, противно, разрывая повисшую тишину.
– Да.
– Честное слово… – в голосе Мидоримы прорезалась растерянность. – Я не помню. Помню только шум дождя…
– Камни, которые выносит прибой, – пробормотал Такао. Потом подошел к окну и отдернул занавески.
Внутрь, пробивая стекла, хлынула вода.

07.01.2014 в 23:34

Пишет  Murasakibara x Himuro Team:

Murasakibara x Himuro Team. Задание 5: 1 работа

Название: Вор
Автор: Murasakibara x Himuro Team
Бета: Murasakibara x Himuro Team
Пейринг/Персонажи: Мурасакибара Ацуши/Химуро Тацуя
Категория: преслэш
Задание: мистика/психодел/хоррор
Размер: 1864 слова
Жанр: психодел
Рейтинг: PG

Ацуши не было в комнате, как и предполагал Тацуя. Он скользнул в приоткрытую дверь и защелкнул замок. Через незашторенное окно на стол и на пол ложился длинными полосами белый лунный свет. Луна смотрела на Тацую, как большой немигающий глаз, прямо в голову, прямо в мысли. «Оно знает», — прозвучало в ушах. Тацуя вздрогнул, отступил и уперся лопатками в дверь. На мгновенье что-то словно дернуло в груди, сердце дрогнуло, замерло и заколотилось тяжело и часто. Захотелось развернуться и выйти. Трусливо сбежать, попытаться в другой раз или уже никогда больше не пробовать.

Тацуя тряхнул головой, отвел взгляд от окна. Нет, надо довести дело до конца. Надо пересилить ужас — липкий, зудящий, ноющий под ребрами. Ужас, который не оставлял его с тех самых пор, как он увидел.


Это случилось чуть больше двух дней назад. Двух дней, когда он жил в постоянном страхе, почти не спал и едва ли ел что-то, потому что не мог протолкнуть в горло ни куска. Чуть больше двух дней назад он впервые взял в руки шар и заглянул в него, как иногда, думая, что Тацуя не видит, заглядывал Ацуши. Тацуя сам не понимал, почему схватил стекляшку. Банальный, старый стеклянный новогодний сувенир, привычный в Америке и тут тоже, похоже, прижившийся. Сейчас он не мог объяснить, что подтолкнуло его взять чужую вещь. «Не чужую, — поправил себя Тацуя. — Вещь Ацуши. Мы же соседи. И друзья». Хотя последнего он не мог сказать наверняка, потому что Ацуши был… странный. И Тацуя просто хотел понять, что так нравится ему в дурацкой круглой стекляшке.

Он дождался, пока Ацуши выйдет мыться — душевая находилась по коридору направо, — подошел к его шкафу и протянул к шару руки. Ладони еще не коснулись стекла, но ощущение было такое, будто Тацуя залез пальцами в угли. Густой, мягкий жар окутал запястья. Тацуя попытался отдернуть руки, но не смог. Игрушка не сопротивлялась, нет, словно сама легла в ладонь, теплая, уютная. Внутри летали крупинки снега — хотя он не успел встряхнуть ее, — горели звезды, дети катались с горки. Тацуя поначалу удивился: надо же, какая реалистичная картинка, — а потом поднес шар к глазам. Дети не были сделаны из бумаги или пластика, внутри в стекле были заперты настоящие живые люди. Тацуя не успел вскрикнуть. Ему показалось, что на лицо положили подушку, но стало не темно, а наоборот.

Образы и картинки замелькали, врезаясь в сознание осколками зеркала. И везде был Ацуши. Маленький — встрепанный, с коробкой печенья под мышкой, — побольше — в зале кинотеатра с большим рожком. С веточками бамбука в руках, с какой-то женщиной за руку, с мужчиной на мотоцикле. Картинки были веселые, радостные, но Тацуя закричал. Потому что услышал голос.
«Оставь его, он мой».

Тацуя тогда упал на пол, а Ацуши стоял над шаром и говорил так холодно и странно: «Он отдает мне мечты и сны, он мой».

Тацуя онемел, дернулся назад и уперся спиной в кровать. И тут Ацуши будто очнулся. Развернулся спиной.

— Выйди, — попросил уже своим голосом. Тацуя вскочил на четвереньки, пополз, упал, вскочил и вывалился в коридор, едва дыша. Он не был трусом, но сейчас не мог совладать с собой и подчинился, сам не зная почему. Никогда в жизни он не чувствовал себя настолько беспомощным. Когда Тацуя собрался с силами и вернулся в комнату, шара у Ацуши в руках уже не было.

— Что ты сделал? — прошептал он, но Ацуши не ответил. Только повел головой, тряхнул волосами и начал раздеваться. Тацуя сглотнул, быстро оглядел его широкие плечи, скользнул по спине и отвел взгляд.

Ацуши нравился ему с первого дня. Появился перед ним, большой, слегка сонный, вынул изо рта леденец, откинул волосы со лба. И с тех пор Тацуя всегда был рядом с ним. Но Ацуши никогда не показывал, как к нему относится. Хотя, скорее, он вообще ни к кому и ни к чему никак не относился. Это всегда казалось Тацуе странным: будто какая-нибудь сказочная волшебница наложила на него заклятие вечной скуки.

Ацуши ничего вокруг не замечал, был всегда одинаковым, молчаливым и вялым, и если изредка, в тренировочном лагере или во время похода в горы, вдруг оживал, Тацуя списывал это на климат.

Но только взяв в руки шар, он понял.

Уснуть у Тацуи в тот день так и не вышло. Он лежал в кровати, стиснув простыню в кулаках, и смотрел на Ацуши. А тот преспокойно спал, словно ничего и не случилось, и свет луны падал ему на лицо. Тогда Тацуя решил избавиться от стекляшки во что бы то ни стало. Он с трудом пережил два дня, когда приходилось терпеть игрушку рядом с собой. Где точно, Тацуя не знал, но был уверен: она в комнате, совсем близко, она выжидает, готовиться встретить его. Ацуши, как назло, сидел дома, будто привязанный.
И только сегодня у Тацуи получилось.

Тацуя сглотнул, медленно выудил из кармана перчатки. Может, он не успеет надеть их, когда найдет шар, надо подготовиться заранее. Холодная кожа легла по руке, Тацуя выдохнул через сжатые зубы и, осторожно ступая, пошел к кровати Ацуши. Смешно, наверное, было думать, что шар видит его сейчас, слышит шаги, судорожное рваное дыхание. Но в груди было холодно и пусто, а живот крутило, и уверенность в том, что за ним следят, росла с каждым шагом. Тацуя вытер лоб рукой и только сейчас понял, что по лицу струится пот. Челка намокла, липла к щеке, и Тацуя убрал ее за ухо. Где Ацуши мог спрятать шар? «Шааар, шар, шар», — зашуршало по щеке. Тацуя резко обернулся, но белые лунные квадраты все так же лежали под ногами. Комната была пуста.

Тацуя снова выпрямился и сосредоточился. Надо было вспомнить Ацуши, представить, как тот мог бы думать. Но когда Тацуя попытался, перед глазами возникло узкое белое лицо, тусклые глаза, мерцание глубоко внутри, волосы, через которые тянулись золотые нити солнечного света, и руки — узкие, длинные ладони. Тацуя сморгнул, провел языком по губам. «Прости, прости», — прошептал беззвучно и поднял подушку.

Мазнул взглядом по простыне — ничего. Перевел дух, облизнул губы и заглянул под матрас. Черные тени дернулись у ног, поползли по полу, свет преломился. Тацуя едва не разжал пальцы, но приказал себе искать дальше. «Это просто тень от матраса, — сказал он мысленно. — Тень, и все». «Все, все, все», — липким холодом скользнуло по шее. Длинные острые клинья теней расползлись по покрывалу и простыне, когда Тацуя наклонился, чтобы осмотреть кровать. Он вздрогнул и поскорее вернул матрас обратно.

И здесь ничего. Коротко выдохнув, Тацуя снова убрал челку за ухо. Волосы все время сползали на глаза, он раздраженно пригладил их, встал на колени и сунулся под кровать.

От черноты защипало глаза. Тацуя замер, не решаясь пошарить рукой. В груди было как-то вязко, сердце билось медленно, казалось, что оно вот-вот остановится окончательно и тогда Тацуя умрет. Он снова вздохнул поглубже и пригляделся. И тут заметил мерцание.

Слабое, в самом сердце черноты. В глубине, почти у стены, искра света то зажигалась, то гасла. Тацуя наклонился ниже, лег, прижался к полу всем телом. Пульсация стала чаще, свет — ярче, по полу потянуло теплом, Тацуя услышал звон колокольчиков и тихие голоса. «Мама, смотри, он нарядился лисом! Мама, мама, где моя мама?» Голоса переливались, шелестели, а мерцание становилось все сильнее, и Тацуя увидел серебристые очертания шара. Ужас тошнотой накатил, сдавил грудь, Тацуя открыл рот, но подавился криком. Живот скрутило. Шар пульсировал, как человеческое сердце в открытой грудине, мерно, ровно, заставляя сердце Тацуи подчиняться ритму, тише, еще тише. Горло сдавило удушьем, Тацуя попытался подняться, но не смог. Оказалось, он уже сунулся под кровать почти до пояса и потому, резко дернувшись вверх, ударился головой. Глаза защипало, накатила слабость. Дышать становилось все тяжелее. Тацуе захотелось лечь на прохладные доски и не шевелиться. «Я сделаю все за тебя», — пронеслось в голове. Чужой голос заставил Тацую дернуться и очнуться.

Он оттолкнулся, подполз ближе и потянулся к сияющему шару. Голоса ударили в уши. «Мама, мама! Мама, скорее, мама!» Тацуя застонал, едва снова не потерял сознание, но пересилил слабость, схватил шар и выдернул его из темноты. Руку словно проткнули длинной спицей. Что-то толкнуло под подбородок, он снова ударился о доски кровати, забарахтался, борясь с тугими струями раскаленного воздуха. Рванул назад, суча ногами. И вырвался. Ударился локтем, пополз по полу от кровати. Пульс стеклянной игрушки участился. Теперь она билась в его руке, продирая болью до плеча. Борясь с головокружением, Тацуя вскочил и хотел уже швырнуть шар на пол, но тут поверх его пальцев легли горячие, твердые пальцы, и шею стиснуло, словно удавкой.

— Верни мой шар, — Ацуши приподнял его над полом и почти кинул на стол. Тацуя задохнулся, заскреб ногтями, в глазах потемнело, но он не выпустил шар.

— Верни, он не твой.

Стол стукнулся о подоконник, хватка чуть ослабла, Тацуя глотнул воздух и увидел, как надвигается на него сверху большое белое лицо Ацуши, как свет скачет бликами по его волосам.

— Нет, — прохрипел Тацуя. Сейчас он вдруг понял, что ни за что не отдаст стекляшку, что освободит Ацуши, чего бы это ему ни стоило. Потому что тот ему слишком нужен, только и всего. Потому что больше всего на свете он хочет увидеть Ацуши живого, такого, каким разглядел в шаре. «Вот тогда я спрошу, что ты чувствуешь ко мне». Эта мысль придала Тацуе сил, в голове стало ясно, и все словно выстроилось в правильную схему. Он точно знал, что делать теперь — как знал на площадке, холодно и четко расчерчивая в голове схемы. Напрягся, чтобы снова не отключиться, и врезал Ацуши по коленям. Тот отпрянул и разжал пальцы.

Тацуя тут же замахнулся и швырнул шар на пол. Сверкающая вспышка прошила воздух, Ацуши развернулся, присел, пытаясь поймать игрушку, как ловил мяч. Но Тацуя оказался быстрее. Он почти поднырнул под Ацуши и ударил по шару ладонью. Осколки прыснули во все стороны, звон оглушил, обрушился на него, закрутил. Голоса, крики, смех и стоны сбили с ног, и Тацуя отключился.
— Муро-чин. Я думал, ты умер, — донеслось до него сверху. Тацуя нахмурился, хотел ответить, что нет, вроде бы не умер, но не смог: в горле запершило, он закашлялся и открыл глаза. И сразу понял, что все еще лежит на полу, а его голову на коленях держит Ацуши. Тацуя дернулся, хотел вырваться, но тот вдруг улыбнулся, мягко, тепло — впервые с тех пор, как они познакомились. Может быть, впервые за много лет. Тацуя удивленно застыл. Значит, у него получилось.

— Шар, — слабо прошептал он.

Ацуши кивнул:

— Разбился. Жалко. Я его еще в детстве купил, и потом…. не помню…

Тацуя попытался сесть, но Ацуши положил руку ему на лоб и не позволил. У него была тяжелая горячая ладонь, так приятно было подчиниться, расслабиться, и Тацуя закрыл глаза.

— Он забирал сны, мечты, стремления, желания. Пришлось его разбить, потому что ты был таким скучным, — ухмыльнулся Тацуя через силу.

— Да…. Наверное… Теперь даже интересно, как оно будет. Вот сейчас мне нравятся твои волосы… И пальцы у тебя мягкие. — Ацуши поднес его руку к губам и лизнул. Тацуя вздрогнул, уставился на него, не зная, что говорить и что делать. Не осталось сил спрашивать и отвечать, но он слабо улыбнулся.

— Теперь все будет по-другому, — сказал он и потянулся к Ацуши, касаясь его щеки ладонью.


Когда силы вернулись и Ацуши отпустил его, Тацуя кое-как поднялся, чтобы включить свет. Луна все еще светила в комнату, и когда он скользнул взглядом по полу, что-то царапнуло внутри, но Тацуя не обратил внимания. Шар разбился, надо было собрать осколки. Он нажал на выключатель, взялся за дверную ручку, чтобы сходить за веником, но перед тем, как открыть дверь, обернулся.

Осколков на полу не было. Ни одного. Доски оказались совершенно чистыми. Тацуя резко выпрямился и, не убирая пальцы с ручки, развернулся. Заставить себя посмотреть на Ацуши оказалось трудно, но он все-таки посмотрел. Тот лежал на кровати и смотрел на луну. И улыбался широко и лениво.